В первую мировую моего деда мобилизовали. Воевал в кавалерии. И вся жизнь у него с лошадьми связана. В Отечественную практически с первых дней на фронте. И опять вместе со своими лошадьми. В сорок третьем пришла на него похоронка. Бабка погоревала, а четверых сыновей надо было доводить до ума. Пятый, старший, уже воевал.
В сорок пятом, в начале весны, пришла еще одна похоронка на деда. Ещё раз оплакали. А в сорок шестом вернулся сам. С Германии, с оккупационных войск. Привез патефон. Радовался, что не попал на Дальний Восток. И что бабка его дождалась несмотря на две похоронки. Похоронки по пьянке торжественно спалил на костре во дворе дома.
После войны опять стал заниматься своими лошадьми. Потом, уже на пенсии, все равно работал конюхом. Не мог без лошадей. Как рассказывают, с лошадьми и про лошадей говорил намного больше, чем с людьми и про людей.
Ну и вот сама история.
Была у него в конюшне кобыла. В хозяйстве бесполезная совершенно. Своенравная, необъезженная, неуправляемая. Но ни пустить на колбасу, ни продать дед её почему-то не давал. Авторитет его в конюшнях, несмотря на должность конюха, был непререкаем.
А дело было так. Как то эта кобылка забрюхатела и ожеребилась. Жеребенок обещал быть добрым конем. И повёл их дед как-то вечером купать на реку. Кобылу и жеребенка. Привязал жеребенка на берегу - искупал кобылу. Потом привязал кобылу и повёл купать жеребенка. Не знаю, почему не вместе.
Прожил дед всю жизнь на реке, а плавать так и не научился. И реки форсировал, держась за коня. А тут жеребенок малой. То ли в яму дед попал, то ли ещё что. Стал тонуть. А течение в реке заметное. Ухватился за жеребенка. А тот и сам уже из последних сил ноздрями пузыри пускает. Сносит их к середине. Сам бы утонул и жеребенка утопил. И помочь некому. Кричи - не кричи, если близко никого нет. Как кобыла справилась с коновязью? Как-то справилась. Бросилась в реку. Стала выталкивать их к берегу. Вытолкала. Километра за два ниже по течению. Дед, хоть и был практически без сознания, так в жеребенка вцепился, что долго потом не мог руку разжать. Свело. Рассказывал, что когда пришёл в себя, долго боялся открыть глаза, ожидая увидеть архангела Гавриила. Когда открыл, - увидел склоненную лошадиную морду.
А народ, кто слышал крики с реки о помощи и побежал туда, уже доложили бабке, что дед утонул. Одежду с берега принесли. В очередной раз скончался, короче. Пока его часа через три не привезла на себе необъезженная (!) кобыла. Еле живого. В трусах. Но веселого.
После этого что бы кто-то словом, или, упаси Бог, делом, обидел кобылу... Лучшее стойло, лучшее зерно, сахар с руки... Они и умерли с дедом, говорят, чуть ли не в один день. По крайней мере, если и разминулись, то не на много.
