Году в 1907-м по улицам Сторивилла, гнуснейшей трущобы Нового Орлеана, бегал вместе с другими негритятами мелкий черный как сапог пацаненок. Отец мальчишки давно исчез в неизвестном направлении. Мать, родившая его в шестнадцать, пыталась прокормиться мытьем полов. Иногда вместе с сыном отправлялась на охоту: подбирала на рынке выкинутые подпорченные продукты, срезала гниль и продавала в незатейливые забегаловки. Нищета царила беспросветная, прокормить таким образом двух детей - занятие не так чтобы очень, и Мэри подрабатывала более денежным способом - Сторивилл был известным кварталом красных фонарей.
Когда мальчишке исполнилось шесть, он познакомился с соседом-старьевщиком. "Эй, - окликнул тот его однажды со смешным акцентом, - не хочешь заработать пару центов? Помоги разобрать это шмотье". Старьевщик был белый, но этим нисколько не кичился. Говорили, что его семья бежала в Америку откуда-то из России. Пара центов за работу были честно выплачены, и на следующий день негритенок опять с надеждой крутился возле тележки старьевщика.
В конце концов он стал в семье Карновских чем-то вроде третьего сына, только для разнообразия - черного. Разъезжал с Алексом, старшим сыном Карновского, по улицам, скупая тряпки, пустые бутылки и прочий хлам. С другим сыном, Морисом, продавал по вечерам уголь проституткам, сконфуженно поглядывая на их прелести. Вечером семья садилась ужинать и, как само собой разумеющееся, звала помощника: «Теперь садись с нами за стол и поешь так же хорошо, как поработал». После ужина жена старьевщика укачивала своего малыша, напевая русскую колыбельную. С ней вместе пел и черный мальчишка. Карновские переглядывались: "Вот господь талант дал". Он фактически не вылезал от них, спал, ел, смотрел, как они дружно живут. Наслаждался – ощущением семьи, добротой, лаской, заботой. И поражался контрасту со своими соплеменниками. Поражался, как быстро евреи смогли превратить доставшуюся им развалюху в маленький, но аккуратный домик. Как вкусна была еда, которую готовила жена старьевщика. Как чисто они жили. И главное – как они все вкалывали. Без жалоб, без нытья – и не теряя доброжелательности. Они научили его вставать в пять утра и сразу браться за работу.
Через шестьдесят лет сын черной проститутки, безотцовщина из квартала красных фонарей напишет: «Я восхищаюсь еврейским народом. Их мужеством, особенно на фоне того, что им приходилось переносить. Мне было всего семь лет, но я прекрасно видел, как безбожно относились белые к этой семье. Даже к черным относились лучше. Да и в целом у черных было больше возможностей. Но мы ленивы – и все еще таковы».
Как-то раз старьевщик подарил ему жестяную дудку. Мальчишка дудел на ней так самозабвенно, что дудка сменилась на трубу. Стоила труба пять долларов. Часть он накопил, часть дал старьевщик. Старая, подержанная, потемневшая – но настоящая.
Вы уже догадались, как звали этого мальчишку? Это был Луи Армстронг!
Он никогда не снимал с шеи Магендавид.
