Больше всего Марине не нравится гладить, но никто об этом не знает. Пока накаляется утюг, отливая обожженной радугой никеля, можно долго смотреть в окно. В это время - всегда воскресенье. И в школу идти не надо.
Так неизвестно кем заведено. Но в этом есть непостижимый порядок вещей, сравнимый с той же очередностью глажки: сначала большие льняные упрямые наволочки и простыни, потом рубашки с прошлогодними проталинами на воротничках, потом все тонкое и мелочь... с последней всегда беда, и виновато в этом окно во двор. Там всегда - уменьшенная копия жизни.
Вот молодой человек бегает кругами среди тоненьких тополей. С одержимой настойчивостью оздоровляя свое, и без того явно здоровое, тело. Марина никогда не могла понять: зачем это - «беречь здоровье»? Для чего? Для какого такого важного эпохального случая, который придет и сразу оценит с таким трудом для него сбереженное здоровье... Для чего эти диеты кремлевские - гербалайфы - просроченные - сжигатели - жира - отечественные - сделано в Китае? Посмотреть - вся жизнь сплошное сберегание здоровья и сжигание жира... А жить когда? И перед глазами еще этот, все кругами, да вокруг тополей, да по нескольку часов. А на что оно ему, здоровому, здоровье?
Наволочки - единственное, что достойно уважения. Лучше на них смотреть, когда они на веревке. Когда они, скорее, не висят, а парят на нервно-строгом шпагате, и их полные легкие всегда дают понять, что главное - не мускулы... Гладить их, выглаживать каждую, почти живую складочку, выравнивать до состояния всеобщей неузнаваемости, заглаженности общего белья - не хочется.
Но об этом никто не знает.
Утюг перегрелся. Пока он, потрескивая, стоит на подставке, можно, слегка покривив душой, что вот, мол, остывает, бесконечно смотреть на жизнь внизу.
А там, на выщербленной скамейке, неудобно упершись в новые костыли, сидит мальчик из соседнего дома. Марина знает, что это не мальчик, но когда его выносит во двор хрупкая и надломленная женщина - Марине кажется, что лучше думать, что это мальчик и его мама. И она вынесла его подышать.
Совсем еще недавно, до страшного, у них родилась вторая девочка. А мальчик, ну, то есть отец, тогда работал на стройке. Марина сталкивалась-здрасте с ним во дворе перед школой. А он - ага-привет, чисто выбритый бежал к себе на стройку. А там - как раз упала какая-то стена. Говорят, не выдержала расчета, и теперь у небритого мальчика поврежден позвоночник. И вот весь расчет: ошибка + пенсия - ноги = ах-вот-неповезло-как-парню. Ног он теперь не чувствует, они всегда завернуты наглухо, спрятаны ото всех, хотя все уже и так - ходят мимо и не смотрят, а на что там смотреть...
И тут этот спортсмен со своим здоровьем. В новенькой адидаске - кругами вокруг, и уверенно так: вдох-выдох-вдох-выдох. Вдох - выдо-ох мощный, аж здесь чувствуется. И мимо мальчика. Спортсмен... Ему что, стадиона мало? Вдох...
Марина смотрит на мальчика. Мальчик не смотрит никуда. Некуда смотреть. Жена-мама выходит часто, а дома еще дочурка, маленькая, грудь наверное еще не бросила, и все остальные родственники заняты и далеко, и мальчик уже теперь тоже грудной. А жена его любит, но по ночам, конечно же плачет, такая тонкая и красивая: вся жизнь под откос из-за какого-то расчета. Выдох- вдох...
Утюг остыл. Скоро проснется папа, он всегда в воскресенье любит поспать побольше, по привычке.
А какие, к черту, у мальчика теперь привычки: вовремя на горшок? И руки. Такие большие и ненужные, наверное, не слушаются. Он ни разу не поменял положения, маленький завернутый манекен.
А этот, спортивный, здоровый: вдох-выдох, здоровее всех - вдох, здоровых и, все кругами - выдох, мимо тополей, мимо мальчика... Хоть бы раз остановился. Он что, не понимает, вокруг кого бегает? Ну, не вокруг тополей же... И спокойно так, ритмично, зная, что будет дальше - еще поворот... Мальчик на скамейке - почти мертвый, как снег белый, Марина же видит, как он одними глазами - за ним, и тоже ждет следующего поворота, когда тот появится. И белеет манекен как наволочка, а сам ни рукой, ни ногой, вдох только, выдох, вдох...
И Марина - одним взмахом, во всю ширь, с дрожащим дребезгом отворяет окно, и в тихий, сонный воскресный двор отвесно падает - непохожий на девчоночий - злой голос:
- Эй, ты! Спортсмен драный! Катись отсюда, слышишь?
